6. Последние грезы

В 1905м стали возвращаться прежние симптомы. Снова алкогольный гнев, припадки ярости, кошмарный бред. Обратились за помощью к Усольцеву, и  Федор Арсеньевич приехал из Москвы за Врубелем. Врубель всё понимал, не противился.  Накануне отъезда он пригласил попрощаться дорогого своего учителя Павла Петровича Чистякова и друга веселой юности Весселя. Утром 6 марта Врубель в сопровождении Усольцева побывал в Академии художеств на выставке ее питомцев. Перед поездом Федор Арсеньевич отвез его в Панаевский театр, Врубелю захотелось услышать певицу, умеющую «петь как человек». Надежда Ивановна, с тревогой узнав, что муж в театре, примчалась туда.

  Впереди была лишь одна тревожная неопределенность.          

 Усольцев действовал на Врубеля так успокоительно, что тот сразу почувствовал себя лучше.  Но болезнь брала свое.    В речи он по - прежнему путается, его мучают голоса и видения, но когда разговор касался искусства, Врубель преображался, изумлял необыкновенной ясностью памяти - в этом было даже что то болезненное.

- Постоянные галлюцинации и голоса, которые обещают различные казни, он видит пропасть под ногами, улицу, процессию и мертвые тела. Затем красивая беседка из цветов, очень спокойное море и отражения звезд.

На акварели 1905го года Серафим уже не так строг и беспристрастен, как на картине, в руках осталась только лампада. Ангел печально смотрит на пророка – художника. Тема пророка заняла место демона и стала последней в творчестве Врубеля.

Шестикрылый Серафим 1905г

Вспоминает Валерий Брюсов.

Доктор Усольцев, человек поразительно живой, интересный, завсегдатай всех премьер в Москве, но со странными сумасшедшими глазами попросил подождать.          Отворилась дверь и вошел Врубель, нервной, тяжелой походкой. Я ужаснулся. Это был хилый, больной человек в грязной, измятой рубашке, с красноватым лицом, глаза как у хищной птицы, одним словом - сумасшедший!

Он стал меня рассматривать, по особенному,  пристально и тут выражение его лица изменилось!  Во всех движениях Врубеля было заметно явное расстройство, но едва его рука брала уголь или карандаш, она приобретала необыкновенную уверенность и твердость. Линии его были безошибочны.   Творческая сила пережила в нем все. Человек разрушался, умирал, мастер продолжал жить.

С каждым днем портрет оживал, передо мной стоял я сам, со скрещенными руками. В той атмосфере безумия, разлитой вокруг, я временами терял различие, где я подлинный – тот который позирует и сейчас уйдет, или другой, на полотне, который останется с безумным и гениальным художником.

Портрет В.Брюсова 1906г

Тем более я был поражен, когда однажды утром, доктор Усольцев рассказал, как застал Врубеля раздетым, обходящим на корточках кругом свою комнату. На вопрос доктора, Врубель ответил, что на него наложена епитимья и за свои грехи он должен 100 раз обойти комнату в этом положении.

Судьба готовила новый страшный удар. Художник стал слепнуть. Весной 1906го, еще работая над портретом Брюсова, Врубелю начала изменять рука. Он еще работал над портретом, а заканчивая его уже не видел своей работы, и сестра настояла, чтобы он прервал работу.

Уже ничего нельзя было сделать, болезнь замыкала свой жестокий круг. Вдобавок, Врубель терял осязание, едва передвигался и стал совсем беспомощным. 

Временами он понимал весь ужас своего положения, художник, мир которого был сказочно прекрасен - слепой...

Видение пророка Иезекиля 1906г

В последней картине Видение пророка Иезекиля  фигура ангела с поднятыми руками, в его взоре сострадание; и профиль Иезекиля, с чертами художника, снизу взирающего на ангела – все это тонет в хаосе линий, пятен, перьев, крыльев, словно в воспаленном сознании слепнущего, прощальный взгляд перед тем как окончательно погаснуть.

В галлюцинациях Врубелю часто виделся ангел, заменяющий ему глаза на изумрудные.

Вспоминает профессор Усольцев Ф.А.

Он творил всегда, непрерывно и творчество его было также легко и необходимо как дыхание.  Я видел его на крайних ступенях возбуждения, спутанности мыслей и чувств… и он все - таки творил. Он покрывал стены своего домика фантастическими линиями и красками, он  лепил из глины, и всего что попадало под руки, чудовищно нелепые фигуры. Это были обрывки, не успевающие за несущимся потоком сознания.        Затихала болезнь, темп творчества замедлялся и руки поспевали за ним и тогда прорывались на бумагу образы: то голова пророка, с глазами полными тоски, то ангел с кадильницей, с бесстрастным и прекрасным лицом.  Это был настоящий творец – художник, который творил всегда, легко и свободно, никогда ничего не выдумывая.   

Слепнущего Врубеля перевозят в Петербург, в комфортную клинику Канасевича, на улице Песочной, потом в клинику Бари на Васильевском, здесь не так дорого и удобней навещать.

Анна Александровна навещала брата каждый день, говорила,» что ослепнув, он нравственно прозрел, просветлел, раздражение уже не возвращалось.» Но временами, Врубель рвет на себе платье… иногда простаивает ночи у постели, не ложась, отказывается от еды и говорит, что если он не будет есть 10 лет, он прозреет. [6]

Теперь он стесняется своих старых знакомых:

- Зачем им приходить, ведь я их не вижу!

Забела пела мужу и это доставляло ему большое удовольствие, но иногда он был занят своим, что не мог слушать ни пения, ни чтения и рассказывал свои сказки галлюцинаций, вспоминала Екатерина Ге. 
Внешний мир все меньше соприкасался с художником, но он очень хорошо многое помнил. Взявши за руку жену, он говорил: "Ты пополнела!"[6]

 Его по  прежнему, мучают голоса, но в целом вместе со слепотой приходит успокоение.  Порою его речи были похожи на сказку о самом себе.

- Он жил во все века, строил храм с Рафаэлем, расписывал с Микеланджело церкви Ватикана.

Как и раньше его навещают сестра и жена.

Так проходят годы.

Однажды, после длительного стояния у открытой форточки он заболел воспалением легких. Он лежал на тюфяке, ничего не ел и только охал, когда его переворачивали. Последняя запись в истории болезни в марте 1910 го. Утром 37,1, вечером 39,0. На этом записи  обрываются.

В последний свой день особенно тщательно привел себя в порядок, сам причесался и вымылся с одеколоном, горячо поцеловал руки жены и сестры. И только ночью, придя в себя, сказал санитару:

- Николай, довольно уже здесь лежать, поедем в Академию.

Через сутки Врубель уже в гробу торжественно был перевезен в свою Альма Матер.

Вспоминает Екатерина Ге.

- Анна Александровна попросила Надю в лечебницу и мы сразу поехали.                                            Нам долго не открывали, за стеклянной дверью мы видели каких- то людей, не обращавших на нас никакого внимания, это были больные.

Все кончилось за десять минут, до нас. Сестра была с ним.   Агонии не было, просто он стал реже дышать, закрыл глаза и ушел.

Служитель закрыл окно и приступил к обмыванию.

Надгробный плач. Кирилловская церковь 1884г

3 апреля состоялись похороны. Был яркий солнечный день, множество цветов. Когда закрывали гроб, сестра стала на колени, молчаливая и покорная. Священник из Новодевичьего сказал несколько слов:

- Художник Врубель, я верю что Бог простит тебе твои грехи, так как ты был работником!

Говорил Блок, речь его была красива…