МОИ ВОСПОМИНАНИЯ

Что - то хочется оставить после себя, потому что все уходит, а материальное это вообще-тлен, ничто. Уходит память твоей улыбки, твоих дел - хороших и не очень, того что успел и того что только намечал сделать. Уходит твой Мир, остававшийся для тебя самым дорогим на протяжении всей жизни. И это самое печальное. Из чего он складывается, этот твой мир? Из каких то бусинок, цветных камешков, узелков, может быть, при стороннем наблюдении - какого то бесполезного мусора. Но если ты пронес все это через всю свою жизнь (а лишнее давно отпало, забылось) наверное, оставшееся того стоит.

Начало

Мои первые годы жизни я не помню, говорят, что это нормально, когда на тебя такого маленького сразу валится так много. С тех пор как я родился, мы прожили четыре года во Фрунзе (этот город в Киргизии теперь называют Бишкеком). Мать родила меня на закате солнца в столичном роддоме, в летний жаркий день.                     Не знаю, был ли рядом мой отец, но все прошло благополучно. Мой отец был геологом, времена тогда были трудными, он работал в горах Тянь – Шаня, занимаясь разведкой месторождения урана, тогда стратегического сырья.

Из всего, что я могу сам вспомнить это санки. Морозный воздух, вокруг все ослепительно белое, искрящееся. Я полулежу на этих санках, закутанный с головой в одеяло и одежду так, что не могу даже шевельнуться и только дышу и слышу как скрипят полозья.                                                                                                       Отец фотографировал, ему доставляло удовольствие снимать свою семью. В сохранившихся альбомах большая часть фотографий как раз приходится на годы в Киргизии, куда он вернулся после долгих лет войны и службы в армии. С годами интерес к съемке у него поубавился, но все же осталось много чего в девяти альбомах. Тогда мы жили во Фрунзе, на Кызыл Ординской улице, занимая одну комнату в коммунальной квартире, или в горах, в Джергалане, Каваке, Ташкумыре и других  заповедных местах Киргизской Швейцарии. Там и сейчас, наверное, как в заповеднике – все по старому.  

г.Фрунзе 1950

Мы – это отец, мать, старший брат Володя, потом и я добавился, а сестра Галина оставалась с бабой Фросей в городе. Временами и мы туда спускались.

Джергалан 1953г

Мама рассказывала:

- Жили в землянках, пеленки сушили на себе.

Я сразу представлял себе такие земляные норы, какие в изобилии рыли себе хомяки вдоль казахстанских дорог или просто в степи.

           На одной фотографии 1948 года видны такие землянки. Эти сооружения были врыты в землю наполовину, были кое - какие крыши. Отец вспоминал, как привез мать с грудным ребенком Володей в такую землянку. Было холодно, добирались по бездорожью целый день, наконец «Дома». Там были стены, но не хватало трубы для печки, чтобы ее затопить. Взялся Батя делать эту трубу из камней на глине. Сложил. Затопили печку, мороженые камни отогрелись и кладка развалилась. Пришлось им ночевать в холодной землянке..

Кавак 1948год.  Землянки.  На заднем плане видна обычная брезентовая палатка и горы

Прочитала про горы ТЯНЬШАНСКИЕ и вспомнила свое первое знакомство с ними. Это было лето, а вот какого года не помню, на геологическом автобусе мы ехали к бате "на каникулы".  Помню поселок Рыбачье, нам там купили вкусное мороженое  в виде маленького блинчика. Потом мы доехали до Пржевальска, ночевали в каком- то деревянном домишке, разместившись на полу. Утром разбудил рокот горной речки, и вот мы уже на месте. Всегда помню речку не очень большую, но с такой прозрачной и холоднющей водой,  а по берегу этой речки  трава мурава, наверно птичий горец. Она была такая густая и мягкая, по ней так было приятно побегать босыми ногами, однако, опасаясь не наступить на гусиный помет, которого было там с избытком...                                                                                         Помню вечера при тускловатом свете, родители часто пели песни, особенно, отец любил петь песню "Дывлюсь я на небо". Запомнились  величественные горы, поросшие ельником...

Второй мой приезд в горы был попозже, уже у нас появился Саша.  Помню горные дороги, они проходили очень высоко. глянешь вниз, а там и дна не видно. Автобус качало из стороны в сторону и я боясь того, что он перевернется, бегала по автобусу справа налево, пытаясь удержать его от падения.  А еще по дороге мы проезжали озеро Иссык-Куль, где то есть фотография на эту тему, тогда, наверно, еще не был построен санаторий на его берегу. 

Вода в озере была голубая сама по себе, да еще небо голубое в нем отражалось....  Так вот, дальше, прибыли мы в геолого- разведочный поселок, теперь уж по другую сторону речушки. Домишко стояло у самой подошвы горы. Лето, солнце, чудесный воздух, и мы сразу побежали в гору, любуясь всему, что попадало на глаз. А какие там горные цветы….  И вот попались мне на пути сиреневые колокольчики. Я только руку протянула, чтобы сорвать...  А тут Батя, как закричит:

"Не рви, они ядовитые!"

А такие красивые.    Походы по грибы, до этого мы не видели их, не то чтобы есть. Залезешь под громадный еловый шатер, а там груздочки, такие  масенькие...   Потом домой, а по дороге на поляночках - щавель, да с такими громадными листьями… Грибы мама посолила, наварила картошечки и за стол, но какие они оказались не вкусные и "сопливые"- это была моя первая дегустация, а потом мы, конечно, распробовали вкус соленых грибочков.  (Галина, сестра)

Проходка разведочного шурфа

На привале

После маршрута. Отец слева

Выходной день 

В горах. Лагерь геологов

Старший брат (слева)

Горы Тянь -  Шаня

Отец у дверей конторы

Камеральная  работа

В таком доме уже зима не страшна

Верный друг

Красный уголок. Национальный колорит  1952г

По дороге в горы 1952г

Сезоны природы по вертикали

У отца была тяжелая работа, он оставался единственным кормильцем в семье, аж до начала 60тых. Во Фрунзе мать закончила курсы кройки и шитья, пошла было работать на фабрику, пока не родился Володя. Днем она шила одежду допоздна и нередко оставалась ночевать в цехе на составленных стульях. Опаздывать на работу было нельзя, за это судили.  Когда Батя смог забрать ее с собой в горы, маму уволили, «забыв» с ней рассчитаться.

Курсы кройки и шитья Фрунзе 1947г

В Джергалан сначала не было дороги, добирались долго и трудно на разных средствах, включая лошадей, а ведь были и грузы, и оборудование для партии. У людей своих пожитков то почти и не было, но когда сумели доставить в поселок первый трактор, это было событие.

Мать вспоминала, как однажды с отцом  куда то направлялись и надо было пройти в горах очень узкое и опасное место. Он прошел и стал ждать, когда пройдет жена, а она испугалась. Он ей кричит:

- Иди! Не смотри вниз!

Когда все закончилось, он ушел в сторону - белый, сел на камень, и долго длилось это молчание.

Интересно, что  сейчас на месте этого поселка?  На карте я не смог его обнаружить.

Затерянное селение

Две фотографии

Хохлушка Галя среди "киргизов" – одноклассников и учителей

Бросается в глаза, что на фотографии дети, в основном – русских родителей, и это столица Киргизии!   Никакого секрета здесь нет, Киргизия поднималась в своем социальном и производственном развитии за счет русских. А где были местные кадры? Кумыс пили в своих кибитках! И так по всей стране, не только во Фрунзе. И не только в те годы. Чьими руками строились гидроузлы, заводы и фабрики, города, аэродромы, Байконур, наконец?

На другой фотографии уже класс старшего брата, в другой союзной республике, и снова та же картина, никого не удивлявшая в те годы

Володин класс и опять преобладают дети русских

Теперь на Украине во всем виноваты русские. Похожие тенденции и в Казахстане, других бывших союзных республиках.

Когда я немного подрос, главной моей страстью стал велосипед. Это чувство, кстати, сохранилось на всю жизнь. Своего велосипеда у меня не было, давал покататься приятель, но только за пирожок, который я приносил ему из дома. Пока пирожок съедал приятель, я катался, потом процедура повторялась, до тех пор, пока мать не соображала, куда исчезают пирожки.   

Как бы то ни было в 1955году мы оказались в Казахстане, в другой столице, Алма Ате. Здесь Сталинскому лауреату за открытое месторождение дали уже отдельную квартиру!

Отца мы почти не видели, он продолжал работать в горах, все в той же геологической отрасли. По мере своего развития партии преобразовывались в экспедиции. Волковская, Степная, различные ее отряды.

Мы стали жить в доме на два хозяина. У нас теперь была прихожая, она же кухня и другая комната, которые отапливались круглой железной печкой, а удобства были во дворе. Кроме того был еще чуланчик, в котором хранились разные богатства, в виде домашних заготовок.  Однажды мать застала меня за интересным занятием:

Я доставал из мешочка с сухофруктами изюм и абрикосы и щедро делился с друзьями, которых построилась целая очередь и последние были уже на улице. После этого мешочек был завязан на особый хитрый узел и проверялся каждый день. Но мои старшие брат и сестра знали свой секрет и мешочек быстро таял в размерах. Когда мать хватилась, то обнаружила в мешочке с задней стороны маленькую дырочку.

Мы жили недалеко от плодово консервного комбината, рядом протекала в каменном русле речка Алматинка, небольшой горный ручей с вечно холодной водой. В ее русле строили из валунов запруды, образовывались такие ямы, где можно было окунуться с головой. Через речку были переброшены пешеходные мостки с хилыми перилами или вовсе без них. Я побаивался этого мостика.                                                                    

    Улица наша имела небольшой уклон, достаточный чтобы зимой кататься на гнутых из арматуры полозьях, становишься на них и ух! Летят по склону быстро и падать не высоко. Арматуру тогда было найти запросто, не так как сейчас

Однажды, друзья мои пошутили, спрашивают странно;

-Ты можешь - Это поцеловать? Про себя думаю, зачем - Это целовать, но говорю:

-Могу.

Ну и поцеловал железо на морозе. Язык прилип намертво. Дядька какой то бегал в дом за чайником с теплой водой. 

         Вдали виднелись заснеженные горы, рядом был сад, где мы часто гуляли. Там я впервые познакомился с туманом. Открытие состояло в том, что деревья терялись в молочной влажности, а вблизи видны отчетливо, но стоит пройти вперед и оглянуться, то четкие контуры крон почему то терялись.

Туалет и прочие радости были на улице, мать надевала на меня шорты с лямками на крест, они застегивались на пуговицы, с которыми я не мог справиться. Однажды это кончилось полным конфузом.   Зашнуровать ботинки, самому, да еще завязать бантик, как много всего приходится открывать в этом мире.    Поначалу весь мой мир ограничивался этим спуском улицы у дома, садом и соседским пацаном по фамилии Дырдин.

 Брат и сестра были старше, много старше, у них были другие интересы, они уже ходили в школу, пробовали курить. На лето они ездили в Ивановку к деду с бабой. Меня такие приключения пока не касались. Однажды я оказался в кино с сестрой.   ( Галине, видно, меня поручили) Вместо скучного кино я запомнил гору шелухи от семечек в проходе между лавками. Потом мы вышли, свернули на аллею к дому, по асфальту ветер разносил этикетки от консервов. На них были нарисованы красочные кабачки и прочие вкусности. 

Эта улица со спуском и дорога вдоль нашего дома, с уходящими высоко в небо тополями, часто приходила ко мне во сне.  Я разбегался, отталкивался от земли и, перебирая ногами, летел, летел в ночном небе с кронами тополей, подсвеченными снизу желтым светом фонарей.

Однажды Батя (наверное, по просьбе Володи) купил пару голубей. Рассчитывали что от них будет потомство и будут у нас птицы. Поселили их в чулане ( там где были сухофрукты) какое то время подержали, а потом открыли. Птицы сразу улетели и не вернулись. Нас просто обманули. По неопытности, мы не знали, что голуби всегда возвращаются в Свой дом.

В одно лето отец забрал семью в свою экспедицию в Сары  Обу. На этот раз, там были не горы. Неподалеку от лагеря было болото заросшее травой и камышом. Там Галка бесстрашно лазила в поисках утят. Сколько мне было? Наверное, лет пять, я еще не выговаривал все буквы, но уже ругался матом, как заправский шоферюга.  

Сары- Оба

 Это болотце, где водилось изобилие птицы и рыбы, было также любимым  местом для купания и отдыха. До воды меня пока не допускали, оставляли на берегу. Вот тогда я среди одежды увидел дивную коробочку, в ней был приборчик с окошком, очень красивое колесико. В окошке качалась стрелочка. Я открыл, стрелочка ожила, стала двигаться…   Тут прибежал отец, сразу забрал коробочку.  Это был фото экспонометр.

С тех же пор меня стали привлекать книги с картинками, к которым я придумывал разные истории. Книги в доме были всегда, отец любил их читать и собирать. С переездами часть книг неизбежно терялась, но больший урон причиняли мы сами, давая друзьям почитать. С этим книги исчезали бесследно. Даже когда ты помнил что и кому отдал, неудобно было напоминать.  Уже позднее появились книги с тайными предпочтениями. Такие как Популярная Медицинская Энциклопедия и книга Фейхтвангера Гойя или тяжкий путь познания.  Мой путь познания заключался в том, что в книге были иллюстрации с Махой одетой и совсем- совсем обнаженной.                                                               Но это позже, а пока не утихала страсть к велосипеду. У старшего уже был орленок. С фарой и педалями, а у меня нет. Наконец, Батя приносит велосипед. Трехколесный. Эту модель я быстро освоил и потребовал лишнее убрать. Скоро я уже гонял как заправский гонщик.

Орленок старшего брата, это как сейчас-Мерседес

Облигации

Я уже рассказывал о брошенных этикетках с консервных банок. А тут в доме на столе выложили необъятные пачки новеньких бланков облигаций государственного займа. Они совсем были похожи на деньги, на них были изображены колосящиеся нивы, комбайны за работой, трактора, труженики села и сталевары. Я спросил, что это. Отец как то кисло, с недоброй улыбкой сообщил, что по этим облигациям нам     когда нибудь,  вернут вложенные наши деньги.   Деньги не вернули. Все эти несметные пачки однажды исчезли из поля моего зрения, превратившись в такой же мусор как этикетки с овощами. Нарисовано красиво, но съесть нельзя.  Но попробуй, откажись от этого «добровольного займа». Для советского человека  это равносильно самоубийству!  По сути это был еще один способ отъема денег государством,    не известный Великому  комбинатору Остапу Бендеру. 

   

       Однажды я что то рисовал на тетрадном листке, просто линии, кресты, получилась свастика, сам не знаю как. Отец увидел, забрал листок и бросил в печку. Я ничего не понял, просто почувствовал его страх, необъяснимое тяжелое чувство, которое передалось и мне.  

Случай

Отец когда то рассказывал один случай, был ли он на самом деле, не знаю.                               

  Его отец, дед Трофим, был репрессирован в начале 30тых. За дом с мельничкой, который он купил во времена НЭПа, вложил в него свои средства, чтобы починить и запустить мельницу.   За это попал в список кулаков и получил срок- 5 лет. Отсидел три года, за это время семья, лишенная кормильца, крова и имущества дошла до полного нищенства. Инвалиду 1й Мировой, солдату, кавалеру крестов Св. Георгия сильно повезло, он остался живой и вернулся!      

                                                                                                                   

Из этого села они уехали и больше никогда не возвращались. В Алтыновке многие века жили наши предки, можно сказать, что и род Чаек из тех мест. Останься Трофим в этом селе, был бы неминуемо посажен повторно и не выбрался бы из этих несчастий ни он сам, ни его семья. Нужно было выбирать, как не просто прожить, как - выжить!   Они уехали, мыкались по селам в поисках работы, шли по берегу Днепра от села к селу пока не оказались в Ивановке.

Дед Трофим работал столяром-плотником в селе, чинил окна, лазил по крышам со своей не гнущейся в колене ногой и даже преуспел в этом. Отец мой, еще мальчишкой поинтересовался что он может сделать. Дед ответил:

- Все могу, кроме колеса для арбы! (телеги)

Колесо для телеги с деревянными спицами сейчас экзотика, проще приделать колесо от машины и ход мягче.                                                                                           Когда я был в Алтыновке, на нашем бывшем подворье, нашел там, в кустах бурьяна брошенную деревянную ось такого колеса, привез отцу в Семеновку, думал что он расстрогается.  Но, Батя помрачнел, горькие воспоминания пришли на его память.

Я стоял на заброшенном подворье, и запустение заглядывало во все дыры брошенной усадьбы. Шел 1992год, в этом доме уже никто не жил, еще десять лет назад в усадьбе была сельская контора, а теперь к  углу дома подходил жердями загон для скота, и вонь оттуда разносилась по улице.
   

                                                                             

Место бывшей мельницы угадывалось небольшим холмиком земли. Погреб еще сохранился, добротный с каменными ступенями спуска, но дверь уже снесли. Наступал вечер, пора было уезжать, я стоял и думал, зачем, кто выиграл от этого разорения многих тысяч семей подобных нашей? Неужели для укрепления Советской власти в стране такой путь разрушения крестьянства был оправдан и не отбросил общество еще дальше от целей, которые назывались? 

Дед Трофим

Баба Анна

В Ивановке, куда мы приезжали на лето,  сначала  жили в старом дедовском доме, но судьба его уже была предопределена. Каховское «море», мелководное и гнилое, наступало на берега, глиняные кручи размывались водой и обрушивались, обнажая корни деревьев бывшего сада и кости старого кладбища. Эти же человеческие кости были и в речном песке, их омывала вода, перемешивая со скелетами крупных рыб, которые дохли в изобилии в воде лишенной кислорода. Иногда ветром к берегу приносило столько вонючей зеленой краски от цветущих водорослей, что мы не могли купаться. А если все же нырнешь, то голову украсит такая зеленая сколькая шапочка.  Был у меня резиновый круг для купания с которым я и бултыхался в реке. 

      Корни, землю и костяки как свою дань забирало море в уплату за глупость и не продуманность решений. Мелководное водохранилище Каховской ГЭС, где максимальный напор воды составил всего 8 метров, затопило ценнейшие пастбища, привело к цветению воды в реке и гибели рыбы. Острова, поросшие травой, назывались в этих местах плавнями, ушли под воду и следом обрушивались вместе с берегами села, стоявшие вдоль Днепра.                                          В отвесных уступах берега селились ласточки, устраивая там свои гнезда.

Колесный пароход на Днепре 60тые

Левый берег Днепра Лысая гора

Дед в это время уже строил свой новый дом. штукатурку. Для штукатурки долго месилась глина, туда добавляли солому для крепости и песок. Стены из такого материала были прочны. Запомнилось, как допущенную неровность пришлось выравнивать топором. Летели искры, но дело не двигалось.                       Однажды увидел змею, очень испугался. Мать потом все расспрашивала, какие у змеи были ножки. Я не мог вспомнить и долго еще видел перед собой неумолимое волновое движение серого тела. 

          Колено   мучило деда  всю его жизнь. Это была всегда открытая, гноящаяся рана. Ранение дед получил во время  атаки на укрепления немцев,   Таких атак, часто заканчивавшихся штыковым боем и рукопашной,  было несколько, пока дед не оказался в госпитале.                                                                                          Помню, как мать обрабатывала ему эту рану, смотреть было страшно.Демобилизовали его по инвалидности. И он остался жив, (тоже можно сказать -повезло)  прожив с этой раной до 86 лет. Работал, столярничал, занимался огородом, своими козами. Все это не хитрое хозяйство помогало как то выживать, отними что либо - и уже не сведешь концы с концами. Так одним утром пришли к деду воры украсть его козу. Подперли дверь снаружи, открыли сарай и потащили козу со двора. Дед слышит возню снаружи, блеяние, а выйти не может, вылез через окно, а воры уже вдалеке. И этот инвалид с палкой хромает сзади и кричит и молит отдать козу. В конце концов, бросили воры эту козу и убежали.   Другой случай  был уже в конце войны. Фронт приближался к Ивановке, немцы готовились отступать, в эти дни партизаны задумали какую то акцию, чтобы о себе напомнить. Взорвали склад, подожгли пару бочек с бензином. Немцы в ответ устроили облаву, захватили заложников среди местного населения. Был дан приказ их расстрелять. В облаву попал и наш дед Трофим со своими козами и так же ждал своей участи. В последний момент приехал офицер,  расстрел отменил, немцы торопились отступать.

            Новый дом стоял на земле бывшего колхозного сада. Дворик был маленький, за плетнем еще огород. Дед с бабой держали коз и свиней, была еще собака, но я ее уже не застал. Я всегда мечтал иметь свою собаку, но об этом потом.         Двор украшал старый абрикос, росли вишни. Ягоды были в вечной пыли, нередко на лопаешься этой вкуснятины прямо с ветки и ничего. Старое дерево абрикоса давало плоды на верхних ветках кроны. Спелые крупные ягоды покачивались над головой, они были прекрасны, но достать их не было никакой возможности. Зато косточек под ногами – гора, тоже вкусно. Соберу вишен, несу к бабе, та замесит тесто, сделает вареников. Каждый вареник - с руку величиной. Сварит, в тарелке пересыплет сахаром сок из вареников сладкий, пряный, течет по рукам. Никогда не забыть, как это было вкусно.

В хлеву у свиней завелись крысы, они беспокоили животных, а дед не мог с крысами справиться. Батя взялся помочь. Прикрепил к длинной рукояти большой заточенный гвоздь и с этой пикой стал ожидать появления крыс. Я заглянул в хлев. Стены у пола быль сплошь изрыты ходами, напоминали пещерный город и там колебались какие то тени. Ожидание продолжалось довольно долго. Свиньи ковырялись в своем корыте выкидывая рылами недоеденные огурцы. Наконец Батя ударил пикой, раздался визг, тонкий и страшный, свиньи заволновались. На копье повисла громадная крыса, из развороченного брюха вывалились кишки, свиньи испуганно верещали и жались друг к другу, а в пещерах все мгновенно стихло. Добыча оказалась единственной, ни одна крыса больше не высунулась навстречу копью, сколько мы не ждали. Позднее дед выпросил у ветеринара сильного яду и вывел заразу.

В хате всегда было жарко и летали рои мух. На кроватях высились пирамиды подушек, и мать умилялась шнурочку, отбивающему грань под  покрывалом.     

        

Однажды мама перестилала постель на кровати, которой не пользовались, там в складках белья она обнаружила мышиное гнездо.

В Ивановку приезжали  также дети старшего сына, дяди Ивана. Там я впервые повстречался с двоюродной сестрой Людой. Они жили в г. Марганце. В доме было жарко, особенно жарко было спать, поэтому расположиться на полу была мечта каждого ребенка. Я, было, заспорил с Людой за право спать на полу, но мать быстро решила спор не в мою пользу. Утром Люда обожгла ногу. На берегу реки она наступила на потухший костер, но под пеплом оказались горячие угли.  Все мы там ходили босиком, утопая ногами по щиколотку в теплой, тонкой, жирной пыли.

Дядя Иван, старший брат отца

Людмила Чайка  70тые годы

Тетя Шура, сестра мамы

На берегу Днепра

Надежда Сеножатская, моя сестра 2000е годы

Вечер  в Ивановке 50 тые

Трофим и Анна 1948г

Баба Анна, была на вид грузна, с большой грудью, зачесанными назад в косу волосами. У нее болели ноги, в старости она совсем ослепла, но тоже прожила много лет.  Не помню, чтобы они между собой ссорились, чем то были не довольны. Но в характерах, движениях, самом образе жизни было что то напоминающее людей, проживших тяжелую жизнь и так уставших от нее, что не было уже сил на какие то вопли, громкое веселье или ругань.

Чайки Трофим Лаврентьевич  1881-1968  Анна Ефимовна 1884-1973

Дед Илья

Родственников по линии матери я очень плохо знаю. В альбомах сохранилось несколько фотографий, которые даже некому расшифровать. Так выглядит после реставрации самая ранняя фотография, которую я датирую 1920ми годами.

Семья Гранько 1920 е годы

В центре сидит дед Илья, рядом с ним молоденькая баба Фрося, вместе с остальными дамами, вероятно - жены наших родственников. Характерная деталь – мужчины сидят, по рангу хозяев дома, это, наверное, присуще было для крестьянских семей. Крайний справа – Леонид, он встречается на другом фото.  На обороте с трудом можно разобрать « На память Илько от Лени»   Наверное, братья.

Еще одна групповая фотография, 30тых годов:

Часть мужчин сидит, но только самые уважаемые, на остальных стульев не хватило. Жена, Ефросинья,  на заднем плане, она уже не выглядит так молодо, и супруг добавлял забот, по рассказам матери.  Илья любил быть в центре компаний, играл на гармонии, пел песни, к нему тянулись люди.  «Любил он женщин и проказы»,  как пел Высоцкий.

 Дед Илья перед войной стал председателем колхоза. Когда в Ивановку пришли немцы, кто то из односельчан его выдал, деда расстреляли. Я даже не знаю, смогли ли родственники его похоронить.

Есть еще одна фотография этой семьи, совсем перед войной. Маме на ней лет 16-17.

Семья Гранько. Илья, Ефросинья, Шура, Елена 1940г

Снимков мамы, до ее замужества крайне мало, Интересна следующая фотография, в альбоме она очень малого размера (2-3 см).

Я полагаю, что это 1940г, Запорожье. За спиной этой группы молодых людей большое здание, в нем, вероятно общежитие, и есть фото девушек в светлой комнате с кроватями.                                                                                                    Моя будущая мать, девушка Лена, довольно кругленькая на личико, сидит на самом почетном месте, рядом с гармонистом! Кто он, этот гармонист, что это были за курсы, мы никогда не узнаем. Мама закончила 7 классов, остальное образование получить помешала жизнь и война. Уже в оккупацию она вместе с грудным ребенком и своей матерью жили в сарае для скотины, а в хате жил немец, который к ним хорошо относился – они выжили!

Еще одна уникальная фотография нашей родственницы, теперь по линии отца:

Татьяна Трофимовна Хоменко 1910гр. Хутор Сарновщина под Конотопом

Это старшая сестра отца.  В семье Деда Трофима было много детей, но многие умерли еще в младенчестве - удел крестьянских семей того времени. Из десяти дожили до преклонных лет только двое, Татьяна да Михаил.